В книге Роберта Дарнтона «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры», а точнее в первой главе можно прочесть рассуждения о сказке «Красная Шапочка» и о психологическом анализе от Фромма и Беттельгейма.В книге Роберта Дарнтона «Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры», а точнее в первой главе можно прочесть рассуждения о сказке «Красная Шапочка» и о психологическом анализе от Фромма и Беттельгейма. Глава начинается так (автор перевода – Т. Доброницкая):
«Похоже, что духовный мир непросвещенного населения в эпоху Просвещения безвозвратно утрачен. Обнаружить простого человека в XVIII веке настолько трудно (если не сказать - невозможно), что кажется тем более бессмысленным доискиваться до его картины мира. Однако прежде чем отказываться от такой попытки, забудем хотя бы на время свои сомнения и рассмотрим одну историю. Эта история – вернее, сказка – хорошо известна любому из вас, хотя и не в том виде, в котором она долгими зимними вечерами рассказывалась у очага во французских крестьянских усадьбах XVIII века.
Какова мораль этой истории? Для девочек она ясна: держитесь подальше от волков. Историкам же она призвана сказать нечто важное о духовном мире крестьянства раннего Нового времени. Но что именно? С какой стороны следует подходить к интерпретации такого текста? Один из подходов предлагается психоанализом. Представители этого направления подвергли скрупулезному изучению множество сказок, выявляя в них скрытые символы, неосознанные мотивы и психические механизмы. Для примера достаточно рассмотреть комментарий к «Красной Шапочке» двух наиболее влиятельных психоаналитиков, Эриха Фромма и Бруто Беттельгейма.
Фромм толковал эту сказку как загадку о коллективном бессознательном в первобытном обществе, которую он «с легкостью» разрешал, дешифруя «язык символов». По версии Фромма, речь в сказке идет о столкновении подростка с взрослой сексуальностью. Он показывает скрытый смысл истории через ее символизм, однако детали, на основе которых аналитик усматривает в своем варианте текста определенные знаки, отсутствовали в тех его версиях, что были известны крестьянам XVII – XVIII веков. Так, он придает особое значение (несуществующей) бутылке, которую несет девочка, – как символу девственности; отсюда и (несуществующее) материнское предупреждение: не отклоняться от тропы, не идти напрямик, чтобы без дороги ненароком не разбить бутылку. Волк – это насильник самец, а два (несуществующих) камня, которые кладутся ему в брюхо после того, как (несуществующий) охотник извлекает оттуда бабушку и внучку, означают стерильность мужчины, его наказание за нарушение сексуального табу. Благодаря поразительному вниманию к подробностям, отсутствовавшим в первоначальном тексте, психоаналитик вводит нас в духовный мир, который никогда не существовал – во всяком случае, до появления психоанализа.
Как можно было столь превратно истолковать текст? И дело тут не столько в профессиональном догматизме (психоаналитики умеют манипулировать символами едва ли не вольнее поэтов), сколько в непонимании историзма народных сказок.
Фромм не упоминает источника, но скорее всего он позаимствовал свой текст у братьев Гримм. Гриммы, в свою очередь, получили его – вместе с «Котом в сапогах», «Синей Бородой» и несколькими другими – от Жаннетты Хассенпфлуг, своей соседки по Касселю и близкого друга, которая узнала ее от своей матери, ведущей свое происхождение из семьи французских гугенотов. Спасаясь в Германии от преследований Людовика XIV, гугеноты привнесли туда собственный сказочный репертуар. Однако, к ним эти сказки попали не прямо от народных сказителей. Французы познакомились с ними через книги Шарля Перро, Мари Катрин д’Онуа и других авторов, когда в светских парижских кругах распространилось увлечение народными сказками. Перро, главный знаток этого литературного жанра, действительно опирался на устное творчество простых людей (возможно, главным источником материала служила для него нянька сына). Но он подправлял первооснову, чтобы угодить вкусу салонных дам, precieuses (так называемых «прециозниц»), а также придворных, на которых было рассчитано вышедшее в 1697 году первое печатное издание «Сказок моей матушки Гусыни» (“Contes de ma mere l’Oye”). Значит, сказки, дошедшие до братьев Гримм через семейство Хассенпфлугов, нельзя считать ни исконно немецкими, ни типичными для фольклорной традиции. Впрочем, Гриммы сами признавали их литературность и офранцуженность, а потому исключили из второго издания своих «Детских и семейных сказок» все такие произведения – за исключением «Красной Шапочки». Вероятно, она осталась в сборнике благодаря тому, что Жаннетта Хассенпфлуг присовокупила к ней счастливый конец, позаимствовав его из необыкновенно популярной в Германии сказки «Волк и семеро козлят» (в общепринятой классификации Антти Аарне и Стита Томпсона она числится под №123). Таким образом «Красная Шапочка» проникла в германскую, а затем и в английскую литературную традицию, не дав никому заметить свое французское происхождение. Она претерпела существенные изменения, пока переходила от французских крестьян в детскую Перро, оттуда в печать, затем на другой берег Рейна, где снова стала частью устной традиции, теперь уже гугенотской диаспоры, чтобы впоследствии опять попасть в книгу, на этот раз как произведение тевтонских лесов. А не деревенских очагов дореволюционной Франции.
Эти превращения текста нимало не волновали Фромма и множество других интерпретаторов-психоаналитиков, которые даже не знали о них, – прежде всего потому, что сказка более чем устраивала их в готовом виде. Ведь она начинается с пубертатного секса (красная шапочка, которая отсутствует во французской первооснове) и заканчивается победой Эго (спасенная девочка, которая во французских вариантах сказки обычно погибает) над Оно (или Ид – волком, которого там никто не убивает). Одним словом, все хорошо, что хорошо кончается.
Концовка представляется особенно важной Бруно Беттельгейму, последнему в ряду психоаналитиков, которые занимались «Красной Шапочкой». По его версии, ключ к этой сказке (как и ко многим другим историям) – заложенная в развязке положительная идея. Счастливый конец народных сказок, утверждает он, позволяет детям смело встречать подсознательные желания и страхи и выходить из сходных положений без ущерба для личности – с одержавшим верх Эго и побежденным Оно. По версии Беттельгейма, главный злодей «Красной Шапочки» – Оно, т.е. прежде всего принцип удовольствия, который сбивает с верного пути девочку, когда она вырастает из стадии оральной фиксации (ее иллюстрирует «Гензель и Гретель»), но пока слишком мала для взрослого секса. Однако Ид – это еще и волк, он же отец, он же охотник, он же Эго и даже отчасти Супер-Эго. Направляя волка к бабушке, Красная Шапочка умудряется на манер Эдипа разделаться с собственной матерью (поскольку бабушки иногда заступают в душе место мтаери), а дома по обе стороны леса на самом деле один и тот же дом – как в «Гензель и Гретель», где они также представляют материнское тело. Столь искусное смешение символов дает Красной Шапочке возможность попасть в постель с собственным отцом (волком) и осуществить фантазии, связанные с эдиповым комплексом. В конце концов она остается в живых, возрождаясь на более высоком уровне существования, когда вновь появляется ее отец (в виде Эго / Супер-Эго / охотника) и вспарывает брюхо отца в образе волка-Оно, после чего все живут счастливо до самой смерти.»
Взято из: Дарнтон Роберт. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры / Перевод Т Доброницкой (Введение, гл. 1 – 4), С. Кулланды (гл. 5 – 6, Заключение). М.: Новое литературное обозрение, 2002. – 384.
Далее автор пишет о жестокости французских сказок, о том, как они соотносятся с похожими немецкими, а также о возможном историческом объяснении такого мрачного облика французских сказок.
Нравится мне Роберт Дарнтон и его книга!)))
«Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры» состоит, помимо введения, заключения и примечаний, из шести частей:
1. Крестьяне рассказывают сказки: сокровенный смысл «Сказок матушки Гусыни».
2. Рабочие бунтуют: кошачье побоище на улице Сен-Севрен.
3. Буржуа наводит порядок в окружающем мире: город как текст.
4. Инспектор полиции разбирает свои досье: анатомия литературной республики.
5. Философы подстригают древо знания: эпистемологическая стратегия «Энциклопедии».
6. Читатели Руссо откликаются: сотворение романтической чувствительности.
Многие читатели сходятся во мнении, что интерес в процессе чтения книги падает с каждой главой: первые две главы увлекательны, последние же совершенно не держат интерес. Я это мнение не разделяю, поскольку прочла книгу залпом и получила огромное удовольствие, но, скажем так, первая глава, безусловно, интересна наиболее широкой публике. Все читали сказки, но не всем есть дело до «Энциклопедии» Дидро.
Но вообще, книга эта – известное исследование по культурной истории, так что я бы сказала: must read! Только вот в сети ее, судя по всему, как не было, так и нет. А жаль.
«Похоже, что духовный мир непросвещенного населения в эпоху Просвещения безвозвратно утрачен. Обнаружить простого человека в XVIII веке настолько трудно (если не сказать - невозможно), что кажется тем более бессмысленным доискиваться до его картины мира. Однако прежде чем отказываться от такой попытки, забудем хотя бы на время свои сомнения и рассмотрим одну историю. Эта история – вернее, сказка – хорошо известна любому из вас, хотя и не в том виде, в котором она долгими зимними вечерами рассказывалась у очага во французских крестьянских усадьбах XVIII века.
| Однажды мать велела своей маленькой дочке отнести бабушке хлеба с молоком. В лесу к девочке подошел волк и спросил, куда она идет. – К бабушке, – ответила та. – А по какой тропинке ты пойдешь – по той, что с иголками, или той, что с колючками? – По той, что с иголками. И тогда волк побежал по тропе с колючками и первым добрался до бабушкиного дома. Он убил бабушку, сцедил ее кровь в бутыль, а тело разрезал на куски и разложил их на блюде. Потом он надел бабушкину ночную рубашку и залез ждать в кровать. Тут-тук. – Заходи, милая. – Здравствуйте, бабушка. Я вам принесла хлеба с молоком. – Поешь и сама, милая. В кладовке стоит мясо и вино. Пока девочка ела предложенное угощение, кошка сказала: – Вот негодяйка! Ест плоть своей бабушки и пьет ее кровь! Тогда волк сказал: – Раздевайся и ложись рядом со мной. – А куда мне деть фартук? – Брось его в огонь, он тебе больше не понадобится. Девочка задавала тот же вопрос обо всех своих одежках – о юбке, кофте, нижней юбке и чулках, – и волк каждый раз отвечал: – Брось ее (или их) в огонь, они тебе больше не понадобятся. Когда девочка залезла в постель, она сказала: – Ой, бабушка! Какая вы волосатая! – Это чтоб мне было теплее, дитя мое. – Ой, бабушка! Какие у вас широкие плечи! – Это чтоб было легче носить хворост, дитя мое. – Ой, бабушка! Какие у вас длинные ногти! – Это чтоб было удобнее чесаться, дитя мое. – Ой, бабушка! Какие у вас большие зубы! – Это чтоб поскорее съесть тебя, дитя мое! И он взял и съел ее. |
Какова мораль этой истории? Для девочек она ясна: держитесь подальше от волков. Историкам же она призвана сказать нечто важное о духовном мире крестьянства раннего Нового времени. Но что именно? С какой стороны следует подходить к интерпретации такого текста? Один из подходов предлагается психоанализом. Представители этого направления подвергли скрупулезному изучению множество сказок, выявляя в них скрытые символы, неосознанные мотивы и психические механизмы. Для примера достаточно рассмотреть комментарий к «Красной Шапочке» двух наиболее влиятельных психоаналитиков, Эриха Фромма и Бруто Беттельгейма.
Фромм толковал эту сказку как загадку о коллективном бессознательном в первобытном обществе, которую он «с легкостью» разрешал, дешифруя «язык символов». По версии Фромма, речь в сказке идет о столкновении подростка с взрослой сексуальностью. Он показывает скрытый смысл истории через ее символизм, однако детали, на основе которых аналитик усматривает в своем варианте текста определенные знаки, отсутствовали в тех его версиях, что были известны крестьянам XVII – XVIII веков. Так, он придает особое значение (несуществующей) бутылке, которую несет девочка, – как символу девственности; отсюда и (несуществующее) материнское предупреждение: не отклоняться от тропы, не идти напрямик, чтобы без дороги ненароком не разбить бутылку. Волк – это насильник самец, а два (несуществующих) камня, которые кладутся ему в брюхо после того, как (несуществующий) охотник извлекает оттуда бабушку и внучку, означают стерильность мужчины, его наказание за нарушение сексуального табу. Благодаря поразительному вниманию к подробностям, отсутствовавшим в первоначальном тексте, психоаналитик вводит нас в духовный мир, который никогда не существовал – во всяком случае, до появления психоанализа.
Как можно было столь превратно истолковать текст? И дело тут не столько в профессиональном догматизме (психоаналитики умеют манипулировать символами едва ли не вольнее поэтов), сколько в непонимании историзма народных сказок.
Фромм не упоминает источника, но скорее всего он позаимствовал свой текст у братьев Гримм. Гриммы, в свою очередь, получили его – вместе с «Котом в сапогах», «Синей Бородой» и несколькими другими – от Жаннетты Хассенпфлуг, своей соседки по Касселю и близкого друга, которая узнала ее от своей матери, ведущей свое происхождение из семьи французских гугенотов. Спасаясь в Германии от преследований Людовика XIV, гугеноты привнесли туда собственный сказочный репертуар. Однако, к ним эти сказки попали не прямо от народных сказителей. Французы познакомились с ними через книги Шарля Перро, Мари Катрин д’Онуа и других авторов, когда в светских парижских кругах распространилось увлечение народными сказками. Перро, главный знаток этого литературного жанра, действительно опирался на устное творчество простых людей (возможно, главным источником материала служила для него нянька сына). Но он подправлял первооснову, чтобы угодить вкусу салонных дам, precieuses (так называемых «прециозниц»), а также придворных, на которых было рассчитано вышедшее в 1697 году первое печатное издание «Сказок моей матушки Гусыни» (“Contes de ma mere l’Oye”). Значит, сказки, дошедшие до братьев Гримм через семейство Хассенпфлугов, нельзя считать ни исконно немецкими, ни типичными для фольклорной традиции. Впрочем, Гриммы сами признавали их литературность и офранцуженность, а потому исключили из второго издания своих «Детских и семейных сказок» все такие произведения – за исключением «Красной Шапочки». Вероятно, она осталась в сборнике благодаря тому, что Жаннетта Хассенпфлуг присовокупила к ней счастливый конец, позаимствовав его из необыкновенно популярной в Германии сказки «Волк и семеро козлят» (в общепринятой классификации Антти Аарне и Стита Томпсона она числится под №123). Таким образом «Красная Шапочка» проникла в германскую, а затем и в английскую литературную традицию, не дав никому заметить свое французское происхождение. Она претерпела существенные изменения, пока переходила от французских крестьян в детскую Перро, оттуда в печать, затем на другой берег Рейна, где снова стала частью устной традиции, теперь уже гугенотской диаспоры, чтобы впоследствии опять попасть в книгу, на этот раз как произведение тевтонских лесов. А не деревенских очагов дореволюционной Франции.
Эти превращения текста нимало не волновали Фромма и множество других интерпретаторов-психоаналитиков, которые даже не знали о них, – прежде всего потому, что сказка более чем устраивала их в готовом виде. Ведь она начинается с пубертатного секса (красная шапочка, которая отсутствует во французской первооснове) и заканчивается победой Эго (спасенная девочка, которая во французских вариантах сказки обычно погибает) над Оно (или Ид – волком, которого там никто не убивает). Одним словом, все хорошо, что хорошо кончается.
Концовка представляется особенно важной Бруно Беттельгейму, последнему в ряду психоаналитиков, которые занимались «Красной Шапочкой». По его версии, ключ к этой сказке (как и ко многим другим историям) – заложенная в развязке положительная идея. Счастливый конец народных сказок, утверждает он, позволяет детям смело встречать подсознательные желания и страхи и выходить из сходных положений без ущерба для личности – с одержавшим верх Эго и побежденным Оно. По версии Беттельгейма, главный злодей «Красной Шапочки» – Оно, т.е. прежде всего принцип удовольствия, который сбивает с верного пути девочку, когда она вырастает из стадии оральной фиксации (ее иллюстрирует «Гензель и Гретель»), но пока слишком мала для взрослого секса. Однако Ид – это еще и волк, он же отец, он же охотник, он же Эго и даже отчасти Супер-Эго. Направляя волка к бабушке, Красная Шапочка умудряется на манер Эдипа разделаться с собственной матерью (поскольку бабушки иногда заступают в душе место мтаери), а дома по обе стороны леса на самом деле один и тот же дом – как в «Гензель и Гретель», где они также представляют материнское тело. Столь искусное смешение символов дает Красной Шапочке возможность попасть в постель с собственным отцом (волком) и осуществить фантазии, связанные с эдиповым комплексом. В конце концов она остается в живых, возрождаясь на более высоком уровне существования, когда вновь появляется ее отец (в виде Эго / Супер-Эго / охотника) и вспарывает брюхо отца в образе волка-Оно, после чего все живут счастливо до самой смерти.»
Взято из: Дарнтон Роберт. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры / Перевод Т Доброницкой (Введение, гл. 1 – 4), С. Кулланды (гл. 5 – 6, Заключение). М.: Новое литературное обозрение, 2002. – 384.
Далее автор пишет о жестокости французских сказок, о том, как они соотносятся с похожими немецкими, а также о возможном историческом объяснении такого мрачного облика французских сказок.
Нравится мне Роберт Дарнтон и его книга!)))
«Великое кошачье побоище и другие эпизоды из истории французской культуры» состоит, помимо введения, заключения и примечаний, из шести частей:
1. Крестьяне рассказывают сказки: сокровенный смысл «Сказок матушки Гусыни».
2. Рабочие бунтуют: кошачье побоище на улице Сен-Севрен.
3. Буржуа наводит порядок в окружающем мире: город как текст.
4. Инспектор полиции разбирает свои досье: анатомия литературной республики.
5. Философы подстригают древо знания: эпистемологическая стратегия «Энциклопедии».
6. Читатели Руссо откликаются: сотворение романтической чувствительности.
Многие читатели сходятся во мнении, что интерес в процессе чтения книги падает с каждой главой: первые две главы увлекательны, последние же совершенно не держат интерес. Я это мнение не разделяю, поскольку прочла книгу залпом и получила огромное удовольствие, но, скажем так, первая глава, безусловно, интересна наиболее широкой публике. Все читали сказки, но не всем есть дело до «Энциклопедии» Дидро.
Но вообще, книга эта – известное исследование по культурной истории, так что я бы сказала: must read! Только вот в сети ее, судя по всему, как не было, так и нет. А жаль.
@темы: книги, околоисторическое
-
-
06.03.2013 в 03:10-
-
06.03.2013 в 11:09Я не эксперт, но по моему мнению многие старинные народные сказки очень жестоки. И видимо, помимо скрытого символизма они часто отражают реалии тех времен.
Можете считать себя экспертом!)) Дальше в первой главе Дарнтон говорит об отношении к смерти детей у французского крестьянства, о "воспитании трикстера", о качествах, необходимых для выживания, и о том, что все это можно найти в сказках французских крестьян)
Впоследствии-то, конечно, развлекательная функция (то, что изначально вообще присутствовало не более чем в зародыше) возобладала - вы совершенно правы))